КЛЯТВА РОДИНЕ
Накануне присяги мы провели генеральную уборку во всем помещении: побелили стены, тщательно вымыли полы, окна. И сами прихорошились - привели в порядок обмундирование, подшили свежие подворотнички к гимнастеркам - идеально белые, новенькие.
Мы ждали этого дня не просто с волнением - с трепетом. И вот уже стоим в просторном, светлом зале, подтянутые, повзрослевшие. Старший лейтенант Астапов прошел вдоль строя. На замполите новая форма.
- Смирно! - командует он.
И мы замираем в строю. Поочередно выходят девушки принимать присягу. Вот и моя очередь. Четким шагом выхожу из строя и, встав под знамя, лицом к подругам, заглядываю в текст присяги, хотя знаю его наизусть. Голос срывается, дрожит. Но какая-то внутренняя сила помогает мне справиться с волнением, и я уже смело, твердо и уверенно произношу великие по смыслу слова:
- Торжественно клянусь, что буду честным, храбрым бойцом... Это не только слова. Это говорят о преданности Родине наши горячие сердца.
...Смеркается. Наступает ночь. Город погружается в темноту. Нигде ни огонька. Спят мои подруги. А я, получив винтовку, впервые стою на посту. Охраняю склад. Чутко прислушиваюсь к каждому шороху. Рядом шуршит колючими ветками сосна. Журчит ручей. Где-то хрустнул сучок... Я вся - глаза и уши. Зрение и слух. А надо мной раскинулось огромное звездное небо. Смотрю я на него и думаю, что эти же звезды светят Жене... Если бы они могли передать ему привет. Спит ли он в эту ночь? Может быть, тоже стоит на посту? А может, там, где он, идет бой? Что вы видите, звезды?
Ночи, кажется, и конца не будет. Время тянется... Наконец, вижу разводящего и вздыхаю с облегчением.
Однажды ночью объявили тревогу. Мы крепко сладко спали, когда в казарме раздалось оглушительное: "Тре-во-о-о-га!" Кто-то вскрикнул, кто-то упал с койки. Нина Матюшина второпях надела гимнастерку задом наперед. Я никак не могла справиться с портянками. Старшина торопит, а у нас в спешке все из рук валится. Но все-таки построились.
- Почему без вещей? - спрашивает Астапов. Бежим за вещами. На ходу бросаем друг другу: "Наверное, отправка". Но тревога была учебной.
- Долго собирались, никуда не годится, - сердится замполит и приказывает: - Никуда из казармы не отлучаться. В любое время могут отправить на фронт.
И вот этот день настал Через две недели, 10 мая, на рассвете нас разбудил старшина. Волнуемся, но собрались молча, сосредоточенно. На станции быстро погрузились в "товарняк".
...Приближение фронта почувствовали на Воронежской земле. Она была изрыта воронками и окопами. Под откосом - обгоревший вагон. Одиноко чернеют на пепелищах трубы. Воронеж проехали утром. Весь город в руинах, в грудах камней.
Ночью под Лисками попали под бомбежку. Вой самолетов... Грохот взрывов... Прожектора в черном южном небе... Треск зениток. Из вагонов маневрирующего поезда девушки бросились в степь. Я только приготовилась прыгнуть, поезд резко прибавил скорость, и, вылетая из вагона, я сильно ударилась о сложенные вдоль линии рельсы. Держась за руки. мы добежали до ближайшего оврага, оттуда видели, как загорелся вокзал, обрушилось стоявшее неподалеку здание элеватора. Отовсюду бежали люди, а "Юнкерсы" на бреющем полете почти в упор расстреливали их.
После налета мы оказывали помощь пострадавшим. Какая жуткая представилась нам картина! Вот лежит в луже крови мертвая женщина с грудным ребенком. Рядом - железнодорожник с оторванными ногами... У нас дрожат руки при виде страшных ран и крови.
Утром мы не узнали друг друга. Все грязные, чумазые.
- Зенитки по самолетам бьют, а я все думаю, что по нам, - говорит Роза каким-то не своим, хриплым голосом. - Вся в землю вжалась, думала - конец...
Зина Бубенко трясется, как в лихорадке.
- Ты чего зубами стучишь? - спрашиваем ее.
- Я не стучу. - отвечает она, не замечая своего состояния. На следующий день опять бомбежка. Проснулись от разрывов. Поезд стоит. Кругом кромешная тьма. В открывшуюся дверь врывается
голос замполита:
- Быстро выходить из вагонов, но тихо.
Мы с Ниной кубарем скатились с железнодорожной насыпи и плюхнулись в заросшее осокой болото. В ботинках захлюпала вода. Решили пристроиться на бугорке, повыше. Сели, разулись, травой вычищаем из ботинок грязь.
- Ло-ожи-сь! - слышится где-то рядом.
Но надо же надеть ботинки. Мы вжимаем головы в плечи. Я прищуриваю один глаз, а вторым вижу, как пролетевший над нами "Юнкере" загорается. Сбили! Молодцы, зенитчики!
После бомбежки замполит делает нам с Ниной замечание, что "плохо укрылись". Да если бы шмякнулась в землю лицом, разве увидела бы я, как наши сбили фашиста? Ради этого стоило рискнуть?
Утром стало известно, что стоим в Старом Осколе... Нам приказали выгружать имущество. Тюки с бельем тяжелющие, просто неподъемные. Изо всех сил тянусь, чтобы затолкать его в кузов грузовика и вдруг чувствую острую боль в спине. Но надо работать. Только закончили и наскоро поели раздалась команда:
- Ста-а-но-вись!
Маршем по дороге, мимо городских развалин. За городской чертой нас то и дело обгоняют грузовики и солдаты, шагающие уже привычно, широко.
- Девчата, саратовские есть? - кричит боец из колонны.
- Нет, милый, таких! - отвечает ему Клава. Шутки, смех...
- Солдат, куда идешь?
- Домой!
- А откуда?
- Из дому!
Странно, но это так. Куда идем - военная тайна. А дом у нас всюду. Летом каждый кустик ночевать пустит.

Нещадно палит солнце. Одолевает жажда. К тому же на станции нам выдали другое обмундирование: поменяли ботинки на сапоги, и они тянут к земле пудовыми гирями.
Наконец, объявили привал. Все тут же повалились в траву, разулись. Немного отлежавшись, пошли к речке. Я никогда в жизни не пила такой вкусной воды!
Снова идем по пыльной дороге. Мимо разрушенных сел.
На дорожных указателях надписи углем и мелом: "Вперед, на запад!", "Смерть фашистским оккупантам!" ...На прибитой фанерке крупно написано детской рукой: "Немцы убили мою маму. Боец, отомсти!" Это откладывается в памяти, камнем ложится на душу.
На второй день прибыли к месту назначения - Обоянь. На окраине сильно разрушенной деревни среди деревьев и кустарника развернули палатки, замаскировали их ветками. Девушки очень старательно навели в палатках уют... Вместо коек - щиты из досок. Но зато постельное белье свежее, новое. Сами тоже оделись в новые белые халаты, повязали косынки с маленькими красными крестиками. Первых раненых ждали, как дорогих гостей.
Они стали поступать после полудня. Тяжелых привез санитарный фургон. Кто мог передвигаться, шел сам - передовая близко.
Наш хирургический передвижной госпиталь профилирован на лечение конечностей, и потому к нам, в основном, поступают тяжелые. Повязки у многих сделаны наспех, где нужна шина - примотана дощечка. Надо перевязать, разместить по палаткам, накормить..
Не успели принять первую партию, как появился еще фургон. Военврач Буркина, осматривая раненых, решает, кого куда. Кого-то немедленно направляет в операционную, кому-то приходится подождать своей очереди.
В операционной "колдует" хирург Самсон Абрамович Голубь и медсестра Аня Ларина.
...Я дежурю в ночь. Для палатной медсестры ночные часы - самые напряженные. Вся ответственность на ней. У кого-то может открыться кровотечение, начаться болевой шок. Надо вовремя принять меры. Кто-то просит поудобнее положить раненую ногу, кто-то - пить, у кого-то сбилась повязка. Мечусь по палате то к одному, то к другому. Кто-то стонет во сне, кто-то по-детски всхлипывает. Один из раненых кричит:
- Огонь!
Он все еще не вышел из боя...
<вперёд> <назад>